Год основания газеты - 1861

«Хотелось бы всех поимённо назвать…»

Тридцатого октября в России отмечали День памяти жертв политических репрессий. Вся страна вспоминала тех, кто погиб в годы сталинского террора, и тех, кто прошёл советские лагеря… Эта дата установлена в 1991 году в память о жестокой расправе с узниками мордовских и пермских лагерей, устроивших голодовку 30 октября 1974 года в знак протеста против политических репрессий в СССР и против бесчеловечного обращения с заключенным в тюрьмах и лагерях.

Мы не знаем, сколько людей стали жертвами тоталитарного режима. Поэтому не зря на плите у Соловецкого камня на Троицкой площади высечены слова Анны Ахматовой «Хотелось бы всех поимённо назвать…». По официальным данным, в период Большого террора - то есть с 1937 по 1938 год - в одном только Ленинграде расстреляны более 46,5 тысяч человек, из них 40,5 тысяч - по политическим обвинениям. Город на Неве вообще называют «самым репрессированным городом в стране». Сегодня в нём проживают около 16 тысяч пострадавших от сталинских репрессий. Хотя цифры эти довольно условны. Многие следственные дела против неугодных советским властям людей были строго засекречены или вообще не регистрировались. Согласно последним исследованиям, в 20-50-е годы ХХ века во всём СССР были репрессированы по политическим мотивам более 50 миллионов человек, 1 миллион - расстреляны.
В канун Дня памяти жертв политических репрессий в Петербурге издан IХ том «Ленинградского мартиролога. 1937-1938», в который вошли имена более 5200 расстрелянных и тех, кто умер в застенках, не дождавшись исполнения приговора. Всего при поддержке Российской Национальной библиотеки будет выпущено 15 томов скорбной Книги Памяти. Кстати, при составлении мартирологов историки до сих пор испытывают трудности с доступом к архивам, касающимся сталинских репрессий. Об этом говорили 30 октября на традиционном митинге возле Соловецкого камня в Петербурге. А ещё говорили о том, что несправедливо уменьшаются пенсии и дополнительные льготы для жертв политического террора - и с этим надо бороться, и что современной молодёжи незнаком сам факт проведения репрессий - и это очень печально, потому что люди, не знающие собственной истории, способны повторить её ошибки. По результатам недавних социсследований 88 процентов опрошенных не смогли назвать ни одной фамилии репрессированных. Эта тенденция поддерживается и авторами школьных учебников истории. Так, в учебнике, выпущенном издательством «Просвещение», сильно занижено число жертв репрессий. Кроме того, школьникам предлагают не обращать на них внимание, а сосредоточиться на понимании «логики действий власти».

Живой могильник в Левашово

Участвовать в Дне памяти жертв политрепрессий приехали и кронштадтцы - дети и близкие тех, кто в советское время был расстрелян, отправлен в тюрьму, раскулачен или переселён с родных мест, а после смерти «вождя всех народов» признан реабилитированным посмертно или пострадавшим от «сталинщины». После митинга и возложения цветов к памятнику на Троицкой площади они отправились на Левашовскую пустошь. Долгое время это место оставалось тайным могильником расстрелянных НКВД, но летом 1989 года решением исполкома Ленгорсовета оно признано мемориальным кладбищем. Пройдя мимо памятника «Молох тоталитаризма» и ударив в колокол Левашовской звонницы ровно столько раз, сколько родных пали жертвами репрессий, кронштадтцы, несмотря на холод, отстояли панихиду по погибшим.
Евгений Иванович Брыксин вместе со всеми стоять не стал. На Левашовскую пустошь он приехал навестить могилу отца. Ею служит памятная доска с фотографией 34-летнего Ивана Фёдоровича, вкопанная в землю между высоченными соснами.
- Здесь никого отдельно не хоронили, - говорит сын репрессированного. - Тела казнённых НКВД привозил на грузовиках, сбрасывал в общую яму и закапывал. Вон, кое-где виднеются просевшие братские могилы и просеки, по которым машины туда-сюда ездили. Говорят, что в Левашово и живых «врагов народа» привозили, заставляли их копать могилы и тут же расстреливали…
Когда ночью в конце декабря 1937 года за папой пришли люди в форме, Жене было 4 года, а его старшей сестре - 10 лет. В чём конкретно обвинили отца, Евгений Иванович не знает до сих пор. Знает только, что дело Брыксина проходило по трём статьям, одна из них - 58-я. А ещё знает, что отца расстреляли на третий день после ареста, 2 января 38-го, и захоронили на Левашовской пустоши.
- Нам никто ничего не объяснял, - рассказывает Евгений Иванович. - Помню, уходя, папа сказал, что обязательно вернётся, потому что он ни в чём не виноват. Кроме того, он был партийным, возглавлял совхоз Морзавода, который он восстанавливал после разрухи. Но разбираться, повинен отец или нет, никто не стал. Тогда особо ни с кем не церемонились - даже по анонимным кляузам казнили. Вплоть до 53 года мы пребывали в полном неведении. Семьи «врагов народа» обычно ссылали, но нашу чудом оставили жить в Кронштадте. Правда, жизнь после папы чудом не казалась. Мать на работу никуда не брали, мы выживали, как могли. В 42-м году нас эвакуировали. В своей школьной карточке в графе «Отец» я писал, что он пропал без вести, но всё-таки информация о детях «врагов народа» была там, где надо: когда я служил в армии, чекисты обо мне справки наводили. В 62-м году всё кончилось - папу реабилитировали, а нам в качестве компенсации выплатили его зарплату с завода за два месяца. Потом я сумел кое-что выяснить о последних днях жизни Ивана Брыксина, поставил на Левашовском кладбище табличку с его именем.
Сегодня мы можем только догадываться, как всё было на самом деле. Свидетели жестоких расправ на участке Парголовской дачи близ посёлка Левашово - земля да вековые деревья. Они ничего не скажут. Но зато сколь красноречивы прикреплённые к древесным стволам кресты, иконы, таблички, фотографии, стоящие вдоль троп памятники, 30 октября озарившиеся церковными свечами, с которых на нас глядят священнослужители, люди в военной форме и штатском, люди разных возрастов, разных судеб. Здесь много памятников семьям и отдельным группам лиц, объединённых профессией или происхождением. Энергетикам, новгородцам, евреям… Жили они по-разному, а погибли одинаково трагично. Память о них жива - она витает в этом кладбищенском воздухе, в этих нестройных рядах могил, в маленькой комнатке в сторожке, силами родных репрессированных превратившейся в музей. Сюда люди приносят семейные фотографии, личные вещи невинно убиенных, письма, стихи. На экспозиции представлены и поэтические строки кронштадтки Марии Гансовны Аминовой, посвящённые её отцу. Здесь же висит такой плакат: «На Левашовской пустоши в 1937 году погребены 18719 расстрелянных, в 1938 - 20769. С 1939 по 1954 год здесь расстреляны ещё 716 человек».

Жертвами сталинских репрессий становились дети

Не все кронштадтцы, пострадавшие от советского режима, смогли участвовать в мероприятиях, приуроченных ко Дню памяти жертв политических репрессий. Так, Алим Абдульманович Нураев и Анатолий Васильевич Гладыш из-за плохого самочувствия остались дома, но «КВ» навестил их, чтобы узнать, как «молох тоталитаризма» прошёлся по их судьбам.

Магира и Абдульман Нураевы со старшими детьми.
Алим в центре. За десять лет до репрессии

«Мы были словно прокажённые»

Алим Нураев родился в Кронштадте в 1929 году, он был третьим ребёнком и единственным сыном в семье извозчика Абдульмана Мязитовича. После него у родителей появились ещё две дочери. Его история - типичная для многих жителей СССР, чьих родителей объявляли «врагами народа».
Отец Алима приехал в Кронштадт из Мордовии. В Гражданскую войну он служил кавалеристом, а когда в 1921 году началось Кронштадтское восстание, участвовал в штурме мятежной крепости. Здесь же и остался, привёз сюда жену, работал, развозя на лошадях различные грузы. В начале Великой Отечественной помогал ПВО. В 1942-м за Абдульманом Мязитовичем пришли военные. В его доме провели обыск, но даже ничего не найдя, отца семейства арестовали и сказали, что он приговаривается к расстрелу. Потом наказание поменяли на 10 лет лишения свободы, но отсидев 10 месяцев, Абдульман отправился на фронт, в стройбат.
На следующий день после ареста мужа мать с пятью детьми выслали из Кронштадта в мордовскую деревню. Там они все работали в колхозе. Тяжёлый, непосильный для женщин и детей труд и постоянный голод - вот, что они пережили. Чуть позже старшая сестра смогла вернуться в Кронштадт и устроиться на работу на базу подводников, после Победы она вызвала родных к себе. Алим вернулся в школу, в четвёртый класс. Но там над ним все смеялись, потому что он был намного старше остальных учеников. Он учёбу бросил, пошёл работать слесарем на завод. В 47-м году в Кронштадт вернулся отец. Но спокойно здесь жить ему и его семье не дали. Общаться с «врагами народа» никто не желал, даже родственники, встречая Нураевых на улице, переходили на другую сторону дороги.
- Это-то и самое обидное. Непонятно из-за чего, мы были словно прокажённые, - говорит Алим Абдульманович. - Не смогли получить хорошее образование - лишь старшая сестра грамотная, она школу до войны закончила, не могли заниматься тем, чем хотелось, не могли нормально общаться.
В 50-м отца сослали за 101-й километр. За ним - и всё семейство. Даже сестру, которая была замужем за офицером и ждала ребёнка, и ту сослали. Алим три года отслужил в «трудовой» армии вместе с уголовниками и другими репрессированными. В 1953-м, после смерти Сталина Абдульмана Мязитовича реабилитировали. Но в Кронштадт он возвращаться на этот раз не стал - уж больно печальные воспоминания с ним были связаны, остался с женой в Толмачёве. А их дети вернулись в город - работать.

«Я сидел за то, что не так нарисовал Ленина и Сталина»

А вот история Анатолия Васильевича Гладыша не совсем стандартная. Его, 17-летнего подростка, в 1948 году по нелепой случайности отправили в лагеря за то, что он нарисовал советских вождей не похоже, отклонившись от общепринятых представлений. Из-за сына были сосланы и родители.
- Я любил рисовать, мечтал стать художником. Но годы в лагере всё изменили, - вспоминает Анатолий Васильевич. - Однажды в середине школьной тетради я нарисовал карандашом портреты Ленина и Сталина. И забыл про своё художество. Как-то взял эту тетрадку на сочинение по литературе. Учительница - её звали Наталья Николаевна, она пришла к нам в школу сразу после пединститута, молоденькая, я был в неё влюблён, и она, как мне казалось, мне симпатизировала - забрала наши сочинения домой на проверку. Потом выяснилось, что за ней ухаживал начальник милиции нашего села. Когда Наталья Николаевна проверяла наши сочинения, он был у неё в гостях. Учительница сказала ему: «Смотри, как интересно написано про Маяковского», протягивая мою тетрадку. Он взял её и случайно открыл на середине. Начальник милиции есть начальник милиции. Он показал мои рисунки начальнику КГБ капитану Бойко - тот меня арестовал, объявив «врагом народа» по 58-й статье. «Припаяли» ещё и то, что я учился в румынской школе до прихода советской власти в Молдову.
В 1949 году из Молдавии выслали на поселение в Усолье-Сибирское Иркутской области родителей Анатолия Васильевича. Отца обвинили в связи с румынской властью, но всё-таки сильнее на решение о высылке повлияло дело сына, незадачливого портретиста.
- Мне дали восемь лет лагерей. Два года я копал шахты в степях Сталинградской и Курганской областей, был в Тайшетском лагере. На память о том суровом времени у меня остались язвы желудка и 12-перстной кишки, холецистит и неправильно сросшаяся кость голени, перелом которой я получил, когда сержант в лагере будил меня дубинкой, - продолжает Анатолий Васильевич. - Другие шесть лет я жил на переселении, ежедневно отмечаясь у коменданта. Лагерный срок мне «скостили» за хорошую работу. Когда меня везли к месту переселения - в Усолье-Сибирское - мне удалось сбежать, я хотел навестить в Новосибирске своего двоюродного брата. Неделю жил у него, а потом сам прибыл в комендатуру Усолье-Сибирского. За то, что я явился с повинной, меня не расстреляли. Я жил с родителями в их комнате в бараке. Три года работал в тайге на буровой вышке. Окончил вечернюю школу и хотел продолжить учёбу. Но в юридический и пединститут меня не брали с моими документами. Тогда я устроился в фельдшерскую школу. Год с лишним проработал на «Скорой помощи», а в 56-м меня освободили без права места жительства в Молдавии. Родителей освободили раньше.
Несмотря на то, что Анатолию Васильевичу запретили приезжать в Молдавию, он вернулся на родину. Год жил без документов, а потом подкупил начальство в паспортном столе города Бельцы и получил прописку. Деньги он накопил на переселении, работая на буровой и «Скорой помощи». Давать взятки ему приходилось и при поступлении в архангельский медицинский институт, и при переводе из него в кишинёвский медицинский вуз. По окончании учёбы и до самого переезда в 1996 году в Кронштадт - сюда приехал работать его сын - он трудился врачом. А реабилитирован был лишь в 1968 году.

Елизавета САДКОВА
Фото автора

Жизнь моя стоила ровно три рубля

В нынешнем году в нашей стране широко отметили День памяти жертв политрепрессий, который приходится на 30 октября. И в Кронштадте, в Центральной библиотеке, состоялся вечер, посвященный безвинно погибшим в мирное время лучшим людям России, называемой тогда Союзом Советских Социалистических республик.

На вечер пришли люди старшего поколения - дети расстрелянных и загубленных в сталинских лагерях отцов и матерей. К сожалению, прийти смогли не все, но те, кто был 29 октября 2009 года в читальном зале Центральной библиотеки, покидали его со слезами на глазах и глубокой благодарностью в сердце.
Вечер был прекрасно организован - в этом неоценимая заслуга А. В. Карпова, который пригласил на встречу с нами преподавателей музыкальной школы, солистов Дворца культуры и хор учащихся 427-й школы города. Перед собравшимися выступили М. В. Коновалов и В. С. Андреев - оба в прошлом редакторы газеты «Рабочий Кронштадт».
Когда мне дали слово, я рассказала один особо запомнившийся мне эпизод из моей жизни. Как дочь «врага народа», да еще и немка по национальности, я долгие годы подвергалась всяческим гонениям и унижениям. Работая в татарской школе-десятилетке, я не имела своего угла и жила в чужом доме.
Однажды хозяин дома, желая опохмелиться, обратился ко мне с требованием:
- Мария! Дай три рубля.
- Но я вам уплатила за месяц вперед.
- Все равно. Дай три рубля!
- Мария, не давай: он сейчас совсем напьется! - закричала хозяйка.
Я стояла в растерянности и молчала.
- Так ты дашь мне три рубля? - настаивал хозяин.
- Нет. Ваша жена против.
- Ладно, - с угрозой сказал он. - Ты немка?
- Ну и что?
- А я тайная милиция! Вот сейчас пойду и скажу про тебя всего два слова. Знаешь, что с тобой будет?
Я заплакала и убежала из дома, а когда под вечер вернулась, дверь была заперта, а мои вещи валялись на улице. Оказалось, что этот человек был приставлен следить за мной. В тот день я поняла, что жизнь моя стоит ровно три рубля, и надеяться я могу только на Господа Бога. Такова была страшная реальность того времени.
На эту тему у меня написано много стихов. Вот некоторые из них.

Аминова Мария Гансовна